Неточные совпадения
— Не понимаете вы меня! — раздражительно крикнула Катерина Ивановна, махнув
рукой. — Да и за что вознаграждать-то? Ведь он сам,
пьяный,
под лошадей полез! Каких доходов? От него не доходы, а только мука была. Ведь он, пьяница, все пропивал. Нас обкрадывал да в кабак носил, ихнюю да мою жизнь в кабаке извел! И слава богу, что помирает! Убытку меньше!
Люди слушали Маракуева подаваясь, подтягиваясь к нему; белобрысый юноша сидел открыв рот, и в светлых глазах его изумление сменялось страхом. Павел Одинцов смешно сползал со стула, наклоняя тело, но подняв голову, и каким-то
пьяным или сонным взглядом прикованно следил за игрою лица оратора. Фомин, зажав
руки в коленях, смотрел
под ноги себе, в лужу растаявшего снега.
Пожилой,
пьяный человек в распахнутой шубе, с шапкой в
руке, неверно шагая, смотрел изумленно
под ноги себе и рычал...
Он долго не мог отыскать свою шляпу; хоть раз пять брал ее в
руки, но не видел, что берет ее. Он был как
пьяный; наконец понял, что это
под рукою у него именно шляпа, которую он ищет, вышел в переднюю, надел пальто; вот он уже подходит к воротам: «кто это бежит за мною? верно, Маша… верно с нею дурно!» Он обернулся — Вера Павловна бросилась ему на шею, обняла, крепко поцеловала.
Настоящая гульба, впрочем, идет не на улице, а в избах, где не сходит со столов всякого рода угощение, подкрепляемое водкой и домашней брагой. В особенности чествуют старосту Федота, которого
под руки, совсем
пьяного, водят из дома в дом. Вообще все поголовно пьяны, даже пастух распустил сельское стадо, которое забрело на господский красный двор, и конюха то и дело убирают скотину на конный двор.
Подбодренные смелостью старика, в дверях показались два-три человека с единственным заводским вором Мороком во главе. Они продолжали подталкивать дурачка Терешку, Парасковею-Пятницу и другого дурака, Марзака, высокого старика с лысою головою. Морок, плечистый мужик с окладистою бородой и темными глазами навыкате, слыл за отчаянную башку и не боялся никого. С ним
под руку ворвался в кабак совсем
пьяный Терешка-казак.
Ушли они. Мать встала у окна, сложив
руки на груди, и, не мигая, ничего не видя, долго смотрела перед собой, высоко подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в зубах. В лампе выгорел керосин, огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали ноги и глаза. Слышала, как
под окном остановилась Марья и
пьяным голосом кричала...
Над головами стояло высокое звездное небо, по которому беспрестанно пробегали огненные полосы бомб; налево, в аршине, маленькое отверстие вело в другой блиндаж, в которое виднелись ноги и спины матросов, живших там, и слышались
пьяные голоса их; впереди виднелось возвышение порохового погреба, мимо которого мелькали фигуры согнувшихся людей, и на котором, на самом верху,
под пулями и бомбами, которые беспрестанно свистели в этом месте, стояла какая-то высокая фигура в черном пальто, с
руками в карманах, и ногами притаптывала землю, которую мешками носили туда другие люди.
Между тем в воротах показался ямщик с тройкой лошадей. Через шею коренной переброшена была дуга. Колокольчик, привязанный к седелке, глухо и несвободно ворочал языком, как
пьяный, связанный и брошенный в караульню. Ямщик привязал лошадей
под навесом сарая, снял шапку, достал оттуда грязное полотенце и отер пот с лица. Анна Павловна, увидев его из окна, побледнела. У ней подкосились ноги и опустились
руки, хотя она ожидала этого. Оправившись, она позвала Аграфену.
Однажды, в начале июля, к месту, где мы работали, стремглав подъехала развинченная пролетка; на козлах сидел, мрачно икая,
пьяный извозчик, бородатый, без шапки и с разбитой губой; в пролетке развалился пьяненький Григорий Шишлин, его держала
под руку толстая, краснощекая девица в соломенной шляпке, с алым бантом и стеклянными вишнями, с зонтиком в
руке и в резиновых калошах на босую ногу. Размахивая зонтиком, раскачиваясь, она хохотала и кричала...
— Теперь мне все равно, все равно!.. Потому что я люблю тебя, мой дорогой, мое счастье, мой ненаглядный!.. Она прижималась ко мне все сильнее, и я чувствовал, как трепетало
под моими
руками ее сильное, крепкое, горячее тело, как часто билось около моей груди ее сердце. Ее страстные поцелуи вливались в мою еще не окрепшую от болезни голову, как
пьяное вино, и я начал терять самообладание.
Косяков
под руку довел
пьяного Зотушку до его флигеля и даже помог ему сесть на стул.
Часов в десять Нину Федоровну, одетую в коричневое платье, причесанную, вывели
под руки в гостиную, и здесь она прошлась немного и постояла у открытого окна, и улыбка у нее была широкая, наивная, и при взгляде на нее вспоминался один местный художник,
пьяный человек, который называл ее лицо ликом и хотел писать с нее русскую Масленицу.
Мне не хотелось говорить с
пьяным, и, к моему удивлению, кто-то из-под нар отозвал этого господина к себе. Через минуту он уже пел, сжимая в
руках стакан с водкой...
И не успел я ответить, как Лавров гаркнул так, что зазвенели окна: «Многая лета, многая!..», и своим хриплым, но необычайно сильным басом покрыл весь гомон «Каторги». До сих пор меня не замечали, но теперь я сделался предметом всеобщего внимания. Мой кожаный пиджак, с надетой навыпуск золотой цепью, незаметный при общем гомоне и суете, теперь обратил внимание всех. Плечистый брюнет как-то вздрогнул, пошептался с «котом» и бросил на стол рубль; оба вышли, ведя
под руки пьяную девушку…
Василиса Перегриновна. Ну, уж, извольте. Благодетельница наша обиделись очень на Гришку, что он не ночевал дома, пришел
пьяный, да еще и прощенья не попросил, ручку не поцеловал. От этого огорчения они и больны-то сделались. Уж Надежда-то так,
под сердитую
руку попалась. Теперь наша благодетельница и из комнаты не выйдет и никого к себе не пустит, пока этот противный Гришка прощения просить не будет.
Она увидала его входящим в сад
под руку с весьма молоденькой девицей, но уже
пьяной и с таким нахальным видом, что о роде занятий ее сомневаться было нечего.
Все до вагонов шли сами, и только Янсона пришлось вести
под руки: сперва он упирался ногами и точно приклеивал подошвы к доскам платформы, потом подогнул колена и повис в
руках жандармов, ноги его волоклись, как у сильно
пьяного, и носки скребли дерево. И в дверь его пропихивали долго, но молча.
Отцы стравливали детей, как бойцовых петухов; полупьяные, они стояли плечо в плечо друг с другом, один — огромный, неуклюжий, точно куль овса, из его красных, узеньких щелей
под бровями обильно текли слёзы
пьяного восторга; другой весь подобрался, точно готовясь прыгнуть, шевелил длинными
руками, поглаживая бёдра свои, глаза его почти безумны. Пётр, видя, что борода отца шевелится на скулах, соображает...
Соломон разбил
рукой сердоликовый экран, закрывавший свет ночной лампады. Он увидал Элиава, который стоял у двери, слегка наклонившись над телом девушки, шатаясь, точно
пьяный. Молодой воин
под взглядом Соломона поднял голову и, встретившись глазами с гневными, страшными глазами царя, побледнел и застонал. Выражение отчаяния и ужаса исказило его черты. И вдруг, согнувшись, спрятав в плащ голову, он робко, точно испуганный шакал, стал выползать из комнаты. Но царь остановил его, сказав только три слова...
Вздыхал ветер, и дрожали огни фонарей, а казалось — дрожит темно-серое небо, засевая землю мелким, как пыль, октябрьским дождем. Мокрая проститутка тащила вверх по улице
пьяного, держа его
под руку, толкая, он что-то бормотал, всхлипывал. Женщина утомленно и глухо сказала...
Он выбежал на улицу, погнался за кем-то; его поймали, повели
под руки домой и пихнули его,
пьяного, красного от гнева, мокрого, в комнату, где тетка уже раздевала Липу, и заперли.
Павла Павловича подводили к этому заведению две дамы совершенно
пьяного; одна из дам придерживала его
под руку, а сзади сопутствовал им один рослый и размашистый претендент, кричавший во все горло и страшно грозивший Павлу Павловичу какими-то ужасами. Он кричал, между прочим, что тот его «эксплуатировал и отравил ему жизнь». Дело, кажется, шло о каких-то деньгах; дамы очень трусили и спешили. Завидев Вельчанинова, Павел Павлович кинулся к нему с распростертыми
руками и закричал, точно его резали...
В убежище он явился совершенно
пьяный. Глаза у него остекленели, нижняя челюсть отвисла, из-под сидевшей на затылке шляпы спускались на лоб мокрыми сосульками волосы. Войдя в общую комнату, он скрестил
руки, свесил низко на грудь голову и, глядя вперед из-под грозно нахмуренных бровей, так что вместо глаз виднелись одни только белки, начал неистовым голосом гамлетовский монолог...
Стречай-ка ты, родимый батюшка, своих дорогих гостей, моих разлучников; сажай-ка за стол
под окошечко свата-сватьюшку, дружку-засыльничка ко светцу, ко присветничку; не сдавайся, родимый батюшка, на слова их на ласковые, на поклоны низкие, на стакан пива
пьяного, на чару зелена вина; не отдавай меня, родимый батюшка, из теплых
рук в холодные, ко чужому к отцу, к матери» — да!
Два дворника волокут
под руки пьяного Поэта.
— Ax! — восклицал он, осклабляясь и простирая
руки в том направлении, где была «
Пьяная балка». Восхваляя это место, он в восторге своем называл его не местом, а местилищем, и говорил, что «там идет постоянно шум, грохот, и что там кто ни проезжает — сейчас начинает пить, и стоят
под горой мужики и купцы и всё водку носят, а потом часто бьются, так что даже за версту бывает слышен стон, точно в сражении. А когда между собою надоест драться, то кордонщиков бьют и даже нередко убивают».
Пришли туда, а душегубы все вповалку, натрескавшись, лежат, где кто упал. С ними и
пьяная баба. Обыскали их первым делом, забрали деньги, а когда поглядели на печку, то — с нами крестная сила! Лежит лесникова девочка на вениках,
под тулупчиком, а голова вся в крови, топором зарублена. Побудили мужиков и бабу, связали
руки назад и повели в волость. Баба воет, а лесник только мотает головой и просит...
Тем лучше для нас: мы будем отгонять скот от города, отбивать обозы у москвитян, а если ворвемся в самый город, то сорвем колокол с веча, а вместо него повесим опорожненную флягу или старую туфлю гроссмейстера, пограбим, что только попадется
под руки, и вернемся домой запивать свою храбрость и делить добычу, — хвастался совершенно
пьяный рыцарь, еле ворочая языком.
От глубокой снежной тишины было жутко. В сугробе
под забором чернело что-то большое. Чернело, шевелилось.
Пьяный? Поднялся было на
руках человек, опять упал. Пьяный-то словно и
пьяный, а только слишком как-то все странно у него. Небо низко налегло на землю. Выли собаки.
Тем лучше для нас: мы будем отгонять скот от города, отбивать обозы у москвитян, а если ворвемся в самый город, то сорвем колокол с веча, а вместо него повесим опорожненную флягу или старую туфлю гроссмейстера, пограбить, что только попадется
под руки, и вернемся домой запивать свою храбрость и делить добычу, — хвастался совершенно
пьяный рыцарь, еле ворочая языком.